Смерть - это с ними, ибо мы - не узрим.
Давнее воспоминание.
Ночь. Темнота. В большой комнате темнота лежит как
комок живого тумана. Густая, в центре комнаты не разглядеть вообще ничего. Поэтому там в стол воткнуты свечи, но и они светят лишь на пару сантиметров, все остальное так же тонет во тьме. У стены справа от меня бегают голубые огоньки дисплея музыкального центра.
На улице бушует зима, но окна плотно закрыты и комната тонет в жаре. Если дотронуться до огонька свечи - его не почуешь - так жарко вокруг. На тканевую скатерть неоднократно пролито вино и вермут. От свечей несет лавандой и ванилью, из курильницы - горьковатым можжевельником, из жаровни - жженой бумагой. Все эти запахи смешиваются и превращаются во что-то приторное, сладкое, почти могильное. Сладковатый запах трупятины.
Шум оглушающий - оконное стекло трясется. Свечи подрагивают от выдуваемого в смехе воздуха. Мы стоим вчетвером вокруг стола. Почему-то мы стояли. Из тьмы передо мной вылетали руки и обнаженные в улыбках зубы, на них плясал свет свечей. Мы передавали друг другу еще не пролитую бутылку.
- Сюда не зайдут? - глаза первой наигранно расширяются.
- Нет.
- Ты так уверена? - подает голос вторая.
- Угу.
- Ты что-то слишком трезвая и серьезная, - первая тянется через стол и хлопает меня по плечу. Она хочет меня обнять, но у нее загорается рукав. Рукав тушат, все ржут.
- Выпей, Рания, - третья коварно пытается заломать меня и влить в меня жидкость из бутылки. Я пью, проливая половину на и так залитую скатерть, себя и свечи. Слышу, как дребежжит от грохота оконное стекло, шипят залитые фитили. Отсмеявшись и отплевавшись, спрашиваю, перекрикивая музыку:
- Как ты меня сейчас назвала?
- Рания, - блаженно и почти бездумно отвечает она, пока первая уже шутливо сваливает ее с ног, переборщив с объятьями.
Я ржу, запрокинув голову, уже сотый раз за час.
Жаркий, позолоченный огнями воздух заливает в легкие неповторимое сладкое зловоние.
...Paradise...(c)
Ночь. Темнота. В большой комнате темнота лежит как
комок живого тумана. Густая, в центре комнаты не разглядеть вообще ничего. Поэтому там в стол воткнуты свечи, но и они светят лишь на пару сантиметров, все остальное так же тонет во тьме. У стены справа от меня бегают голубые огоньки дисплея музыкального центра.
На улице бушует зима, но окна плотно закрыты и комната тонет в жаре. Если дотронуться до огонька свечи - его не почуешь - так жарко вокруг. На тканевую скатерть неоднократно пролито вино и вермут. От свечей несет лавандой и ванилью, из курильницы - горьковатым можжевельником, из жаровни - жженой бумагой. Все эти запахи смешиваются и превращаются во что-то приторное, сладкое, почти могильное. Сладковатый запах трупятины.
Шум оглушающий - оконное стекло трясется. Свечи подрагивают от выдуваемого в смехе воздуха. Мы стоим вчетвером вокруг стола. Почему-то мы стояли. Из тьмы передо мной вылетали руки и обнаженные в улыбках зубы, на них плясал свет свечей. Мы передавали друг другу еще не пролитую бутылку.
- Сюда не зайдут? - глаза первой наигранно расширяются.
- Нет.
- Ты так уверена? - подает голос вторая.
- Угу.
- Ты что-то слишком трезвая и серьезная, - первая тянется через стол и хлопает меня по плечу. Она хочет меня обнять, но у нее загорается рукав. Рукав тушат, все ржут.
- Выпей, Рания, - третья коварно пытается заломать меня и влить в меня жидкость из бутылки. Я пью, проливая половину на и так залитую скатерть, себя и свечи. Слышу, как дребежжит от грохота оконное стекло, шипят залитые фитили. Отсмеявшись и отплевавшись, спрашиваю, перекрикивая музыку:
- Как ты меня сейчас назвала?
- Рания, - блаженно и почти бездумно отвечает она, пока первая уже шутливо сваливает ее с ног, переборщив с объятьями.
Я ржу, запрокинув голову, уже сотый раз за час.
Жаркий, позолоченный огнями воздух заливает в легкие неповторимое сладкое зловоние.