Смерть - это с ними, ибо мы - не узрим.
2000-2009
Знаешь почему так хочется остервенело дернуть ручку, распахнуть окно и свеситься из него наполовину? Потому что как ни прячься - воздуха все равно становится мало. Там что-то есть. Там, за окном. Какая-то безумная надежда, то ли на смерть, то ли на спасенье - уже не важно.
Каждый шорох доводит до одури. Каждое дуновение хлещет плетью. Каждый отсвет бьет молотом. И все равно - припасть ладонью, рвануть, открыть, вывалиться насколько хватит инерции. Держаться пальцами за заросший холодной пылью карниз.
А там ночь. Холодная, пыльная, черная. Пыль пахнет чем-то омерзительным, трупным. Ветер ударянт по ноздрям, обрывает дыхание. Чернота прорезана желтыми и голубыми вспышками где-то. Где? Где верх и низ? Всего этого слишком много. Звуков, света. На плывущей в черно-сияющем мареве дороге ревут автомобили. Страшно, резко лязгают тормоза. Их могло бы быть даже видно сквозь черные угловатые ветки. Но направление теряется... Пространство чудовищно огромно.
От непрерывного вглядывания вперед в полувисячем положении затекает шея. Волосы прилипли к щекам, прибитые ветром и холодным потом. И голова падает вниз. В нос ударяет запах пыли - еще сильнее. Там все им пропитано. Там, внизу. Там шершавый пыльный кирпич в круге мутного желто-зеленоватого света. Там острый запах травы, листьев. Там... что-то есть.
Ветер в любой момент снесет башку как серпом, а сзади может подойти кто угодно. Нет ни щита, ни тылов. В этот момент жертва перестает быть жертвой. Добыча становится несьедобна. Она горчит как лист дерева. Эфемерна как пыль.
А пыль - она начинает петь. Или же это откуда-то доносится эхо? Где-то играет музыка неопознаваемого жанра и слышится совсем не так, как играет. Или это эхо разговора? Долетают только самые резкие интонации. Окончания слов. Сплошные отрвистые высокие ноты, становящиеся глухими. Отскакивают от стен, скачут, скачут, скачут. А это - шум далекого поезда? Дальний мутный гул - как стук сердца. Звук набоек по асфальту? Нет, стоп, не надо. Слишком отчетливо, совсем близко. Нет, не надо. Это все портит. Не так близко.
Оказывается, снова смотришь вверх и прямо. На лице уже высыхает пот. Откуда звук каблуков?
Взгляд вниз - как прыжок в ледяную прорубь. Прямо напротив, внизу - глаза.
Должно быть, тень, поражденная сплетением ветвей. Черных ветвей и зеленого света. И шершавого асфальта. И пыли.
Но нет, слишком белое лицо. Слишком явные черты. Глаза - ядовитые колодцы. Набойки смолкли. Теперь слышен шорох одежды, пораждаемый только дыханием. Шорох кожи, ткани. Позвякивание цепей. Мелкий камешек крошится под подошвой. Глаза в глаза.
- Так на кого ты охотишься?
Знаешь почему так хочется остервенело дернуть ручку, распахнуть окно и свеситься из него наполовину? Потому что как ни прячься - воздуха все равно становится мало. Там что-то есть. Там, за окном. Какая-то безумная надежда, то ли на смерть, то ли на спасенье - уже не важно.
Каждый шорох доводит до одури. Каждое дуновение хлещет плетью. Каждый отсвет бьет молотом. И все равно - припасть ладонью, рвануть, открыть, вывалиться насколько хватит инерции. Держаться пальцами за заросший холодной пылью карниз.
А там ночь. Холодная, пыльная, черная. Пыль пахнет чем-то омерзительным, трупным. Ветер ударянт по ноздрям, обрывает дыхание. Чернота прорезана желтыми и голубыми вспышками где-то. Где? Где верх и низ? Всего этого слишком много. Звуков, света. На плывущей в черно-сияющем мареве дороге ревут автомобили. Страшно, резко лязгают тормоза. Их могло бы быть даже видно сквозь черные угловатые ветки. Но направление теряется... Пространство чудовищно огромно.
От непрерывного вглядывания вперед в полувисячем положении затекает шея. Волосы прилипли к щекам, прибитые ветром и холодным потом. И голова падает вниз. В нос ударяет запах пыли - еще сильнее. Там все им пропитано. Там, внизу. Там шершавый пыльный кирпич в круге мутного желто-зеленоватого света. Там острый запах травы, листьев. Там... что-то есть.
Ветер в любой момент снесет башку как серпом, а сзади может подойти кто угодно. Нет ни щита, ни тылов. В этот момент жертва перестает быть жертвой. Добыча становится несьедобна. Она горчит как лист дерева. Эфемерна как пыль.
А пыль - она начинает петь. Или же это откуда-то доносится эхо? Где-то играет музыка неопознаваемого жанра и слышится совсем не так, как играет. Или это эхо разговора? Долетают только самые резкие интонации. Окончания слов. Сплошные отрвистые высокие ноты, становящиеся глухими. Отскакивают от стен, скачут, скачут, скачут. А это - шум далекого поезда? Дальний мутный гул - как стук сердца. Звук набоек по асфальту? Нет, стоп, не надо. Слишком отчетливо, совсем близко. Нет, не надо. Это все портит. Не так близко.
Оказывается, снова смотришь вверх и прямо. На лице уже высыхает пот. Откуда звук каблуков?
Взгляд вниз - как прыжок в ледяную прорубь. Прямо напротив, внизу - глаза.
Должно быть, тень, поражденная сплетением ветвей. Черных ветвей и зеленого света. И шершавого асфальта. И пыли.
Но нет, слишком белое лицо. Слишком явные черты. Глаза - ядовитые колодцы. Набойки смолкли. Теперь слышен шорох одежды, пораждаемый только дыханием. Шорох кожи, ткани. Позвякивание цепей. Мелкий камешек крошится под подошвой. Глаза в глаза.
- Так на кого ты охотишься?