Смерть - это с ними, ибо мы - не узрим.
Прохладная керамичемкая плитка запотевает красными каплями. Вниз по плечу струится алая змея. Ее сестры обволакивают ноги. Вода, заполнившая ванну, обращается в кровь. Я не знаю, вылилась они из меня или я вылила ее из кого-то. У бортов она светло-красная, в глубине - темно-бордовая. Почти черная. Я пытаюсь, но не могу охватить взглядом всё ее разом. Взгляд судорожно перебегает вперед и назад, влево и вправо. В мозгу нарастает электрическое жужжание - сначала оно резко и отрывисто, ритмично, но, чем громче становится, тем больше превращается в одну монотонную ноту. Непрерывный гул. Бью руками по воде, просто резко опустив их. Красные брызги летят в глаза. Жмурюсь, но уже ощущаю под веками их жар.
Руки по локоть в крови. Так вот значит это как. И выше логтя тоже. Вот значит как...
-
Я могла бы задавать вопросы, которые расхуячат к чертовой матери любую человечью теорию. Я могла бы спрашивать: "Почему она приходит, только когда хорошо? Или когда нужна ее сила. Почему она не приходит, когда я смята?", "Почему она призывает меня убивать, но дарует жизнь?", "Почему она вызывает в таких как ты истинный, глубокий ужас?", "Почему ты в упор не можешь вычленить ее, если она приходит, но утверждаешь, что всегда и все видишь?", "Почему при полной картине симптомов так называемой "шизофрении" полностью сохраняется так называемая "критика"?, "Почему я сама могу описать все это в двух предложениях с использованием слов "невроз", "истерия" и "зрительная иллюзия", но продолжаю видеть прямо сейчас?". Я могла бы задавать вопросы. Эти, подобные и другие, но я не стану.
Просто она очень любит людей. И людей, которые говорят. Я ведь не настолько жестока... Да и я уже слышала "не знаю", и видела как отодвигаются на полметра подальше. Одного мудрого поступка вполне достаточно для моей жалости.
-
Они приходили в Ветер и двери их ада захлопывались за ними. Ад всегда накормит твоими собственными желаниями. Всегда безумно сияет, всегда манит в недра и, подхватывая, тащит в них.
Вход свободный.
Они приходили в Ветер и услаждались, как мечтали только в самых потаенных мечтах. Были распяты, как в самых потаенных мечтах. Были сладострастны и всплеском выбрасывали свою страсть; были желанны, восхвалены; взрезаны, низвергнуты; были центром и орбитой, охотниками и едой.
Музыка ада дышала в такт их дыханию. Их сердцебиениям. И задавала их ритм. Бьющие со сцены слова уничтожали и возвышали их.
И они вцеплялись в это снова и снова. Слушать. Видеть. Пить. Есть. Любить. Прикасаться. Молиться. Орать. Рыдать. Вырывать себе волосы и срывать с себя белье. Вертеться в круговороте и замирать изваянием, не в силах шелохнуться. Лицезреть снова и снова.
И это убивало их. Тысячи открытых и одуревших душ служили сладчайшей пищей для стоящего на сцене. Им было дано все, чтобы они могли отдаться без остатка.
Рания иногда подкармливала и их в ответ, помимо и так полученных ими удовольствий. Иногда она возвращала им части их душ, и они жрали их, захлебываясь в вопле и слезах. Дориан был более беспощаден - он не отдавал ничего, а только собирал, словно заботливый садовник, аккуратно срезающий самые красивые цветы.
И, когда мясной водоворот внизу, под сценой, был уже изможден, уже стоял вертикально только благодаря тесноте, когда их глаза пустели и западали, но они все еще отдавались, словно влюбленная невеста, из последних сил выдавая дерганные движения зомби и выдавая сдавленные крики - их дьявол был сыт и свеж. И его собсвенный экстаз заставлял видеть в нем Бога.
Он продолжал нести им их ад и их рай, повествовал об их рае и их аду, призывал к их раю и их аду. До конца, до последнего, до умопомрачения, до иссушения.
А ЭТО... это мы приходим в Ветер прямо отсюда или Ветер приходит сюда прямо к нам?
-
- Что у тебя там? Ну что? Религия? Увлечение?
-
Окончательно поехавшая крышей Рания больше похожа на Ранию ту, первую. Тоже не различает своих и чужих, ни в любви, ни в борьбе.
Но я как тот идиот, который "МНЕ ВСЁ НРАВИТСЯ!". Потому что она стала чаще приходить ко мне. Ей теперь сюда надо позарез. У нее теперь тут дохуя важные дела. Это уже традиция - как грызем новые дырки, так и дела в резервациях позарез находятся. И еще - философские матерные монологи. Тоже находятся.
Благо, в резервациях все стало совсем просто, потому что терпение у нее уже кончилось и половину пути она идет со мной.
И продолжает коллекционировать в бешеных количествах. Не знаю, что она с ними делает. Но мне нихуево перепадает.
-
Вода, заполнившая ванну, обратилась в кровь. Я сижу в ней, компактно свернувшись в углу, чтобы ощущать каждой клеткой тела каждую клетку тела, занимая, наверно, всего треть ванны. Волосы и лицо пропитались горячей краснотой насквозь. Я не вылезу, пока она не уйдет. Я считаю лампочки на потолке - слева направо, справа налево и слева направо.
Потому что ее нельзя палить. Потому что она теперь агрится на всё, что дышит.
Горячее золото разливается в крови и стынет в ней льдом.
Я впервые за полгода чувствую отдохновение.
Вот значит как. Здесь? Прямо здесь?
Прямо здесь.
Здесь.
Руки по локоть в крови. Так вот значит это как. И выше логтя тоже. Вот значит как...
-
Я могла бы задавать вопросы, которые расхуячат к чертовой матери любую человечью теорию. Я могла бы спрашивать: "Почему она приходит, только когда хорошо? Или когда нужна ее сила. Почему она не приходит, когда я смята?", "Почему она призывает меня убивать, но дарует жизнь?", "Почему она вызывает в таких как ты истинный, глубокий ужас?", "Почему ты в упор не можешь вычленить ее, если она приходит, но утверждаешь, что всегда и все видишь?", "Почему при полной картине симптомов так называемой "шизофрении" полностью сохраняется так называемая "критика"?, "Почему я сама могу описать все это в двух предложениях с использованием слов "невроз", "истерия" и "зрительная иллюзия", но продолжаю видеть прямо сейчас?". Я могла бы задавать вопросы. Эти, подобные и другие, но я не стану.
Просто она очень любит людей. И людей, которые говорят. Я ведь не настолько жестока... Да и я уже слышала "не знаю", и видела как отодвигаются на полметра подальше. Одного мудрого поступка вполне достаточно для моей жалости.
-
Они приходили в Ветер и двери их ада захлопывались за ними. Ад всегда накормит твоими собственными желаниями. Всегда безумно сияет, всегда манит в недра и, подхватывая, тащит в них.
Вход свободный.
Они приходили в Ветер и услаждались, как мечтали только в самых потаенных мечтах. Были распяты, как в самых потаенных мечтах. Были сладострастны и всплеском выбрасывали свою страсть; были желанны, восхвалены; взрезаны, низвергнуты; были центром и орбитой, охотниками и едой.
Музыка ада дышала в такт их дыханию. Их сердцебиениям. И задавала их ритм. Бьющие со сцены слова уничтожали и возвышали их.
И они вцеплялись в это снова и снова. Слушать. Видеть. Пить. Есть. Любить. Прикасаться. Молиться. Орать. Рыдать. Вырывать себе волосы и срывать с себя белье. Вертеться в круговороте и замирать изваянием, не в силах шелохнуться. Лицезреть снова и снова.
И это убивало их. Тысячи открытых и одуревших душ служили сладчайшей пищей для стоящего на сцене. Им было дано все, чтобы они могли отдаться без остатка.
Рания иногда подкармливала и их в ответ, помимо и так полученных ими удовольствий. Иногда она возвращала им части их душ, и они жрали их, захлебываясь в вопле и слезах. Дориан был более беспощаден - он не отдавал ничего, а только собирал, словно заботливый садовник, аккуратно срезающий самые красивые цветы.
И, когда мясной водоворот внизу, под сценой, был уже изможден, уже стоял вертикально только благодаря тесноте, когда их глаза пустели и западали, но они все еще отдавались, словно влюбленная невеста, из последних сил выдавая дерганные движения зомби и выдавая сдавленные крики - их дьявол был сыт и свеж. И его собсвенный экстаз заставлял видеть в нем Бога.
Он продолжал нести им их ад и их рай, повествовал об их рае и их аду, призывал к их раю и их аду. До конца, до последнего, до умопомрачения, до иссушения.
А ЭТО... это мы приходим в Ветер прямо отсюда или Ветер приходит сюда прямо к нам?
-
- Что у тебя там? Ну что? Религия? Увлечение?
-
Окончательно поехавшая крышей Рания больше похожа на Ранию ту, первую. Тоже не различает своих и чужих, ни в любви, ни в борьбе.
Но я как тот идиот, который "МНЕ ВСЁ НРАВИТСЯ!". Потому что она стала чаще приходить ко мне. Ей теперь сюда надо позарез. У нее теперь тут дохуя важные дела. Это уже традиция - как грызем новые дырки, так и дела в резервациях позарез находятся. И еще - философские матерные монологи. Тоже находятся.
Благо, в резервациях все стало совсем просто, потому что терпение у нее уже кончилось и половину пути она идет со мной.
И продолжает коллекционировать в бешеных количествах. Не знаю, что она с ними делает. Но мне нихуево перепадает.
-
Вода, заполнившая ванну, обратилась в кровь. Я сижу в ней, компактно свернувшись в углу, чтобы ощущать каждой клеткой тела каждую клетку тела, занимая, наверно, всего треть ванны. Волосы и лицо пропитались горячей краснотой насквозь. Я не вылезу, пока она не уйдет. Я считаю лампочки на потолке - слева направо, справа налево и слева направо.
Потому что ее нельзя палить. Потому что она теперь агрится на всё, что дышит.
Горячее золото разливается в крови и стынет в ней льдом.
Я впервые за полгода чувствую отдохновение.
Вот значит как. Здесь? Прямо здесь?
Прямо здесь.
Здесь.