Смерть - это с ними, ибо мы - не узрим.
Нет ни одной записи про Черную Гору.
Нет ни одной.
Почему же, есть.
Только читать их страшно.
Это не тот курорт и не та резервация, которой они могли бы хвалиться. Не Полнолуние и не Клиника.
"У нас есть Полнолуние!". О да. Испещеренное могилами, только в нем живые.
"У нас есть Клиника!". Конечно же. Сумрачный, хоть и псих, но свой-родной, а еще - бессмертие.
"У нас есть Черная Гора".
И - тишина.
Тишина.
Потому что за этими словами всегда приходит память о том, откуда она взялась. И зачем.
И ничего красивого в этом нет, сколько не ищи.
Туда не приходят по доброй воле. Там не тот курорт. И не то место.
И - бессменный Гаст. Которого все же не смог заменить Рейк, все таки слишком любящий жизнь, хоть и скучающий в ней.
Бессменный Гаст, который снова и снова делает одно и то же, и вечно терпит.
Терпит их, терпит их болезнь, их вопли, разодранные руки, разодранные лица, вой и крик до срыва глотки, их самих, себя самого.
Туда идут, стирая ноги в кровь на пустоши. Туда идут умирать.
Туда не приходят добровольно.
А эти - приходят. Они и в этом своевольны и плевали на законы. Вот они - красивы. Они кажутся красивыми. Даже там.
Она - в каменной клетке, в каменном подвале глубоко под залами и комнатами, как затаившееся что-то и как основа. Отощавшая до костей, израненная сама собой - или неясно чем. Почти не двигается. Лишь если к ней подойти. Ее движения лишены логики и смысла, разбросаны по камере вместе с темнотой. Выражение глаз меняется каждую секунду - они то вспыхивают, то она как будто бы глушит это сияние. И этим она обманывает. Хочет стать как все они тут, но ей это уже никогда не удастся. Она пытается умереть - сделать вид, что мертва. Но у нее не получается сделать даже вид.
Она не отгоняет. Не бросается. Она позволяет влиться.
Даже в такой ней легче, чем без нее. Она все еще слишком Земля. Слишком основательна.
И это ее само(?)захоронение - до боли и слез символично.
В потолке есть дыра. В заляпанном брызгами крови потолке есть дыра. Закрытая решеткой. Иногда она подползает под эту дыру и сгибается под ней, подставляя спину и шею. И, сверху, делая в тысячный, милионный раз одно и тоже, на них льет первозданную Тьму Гаст. Ту Тьму, которая, как ни странно, недоступна и самим Темным. Ту, что идет прямиком от Мортис. Тьма всегда лечит заразу. Только вот она... она ею не лечится. Она ею питается. Принимает жертву. Как подземное чудовище, что без жертв прогневается.
Иногда я спрашиваю - "До чего ты себя довела?".
Она.
Довела.
Не Эстер.
Эстер сейчас игрушка в ее руках.
И иногда я чувствую землятрясение под своими ногами. И иногда я чувствую, будто я - камень, что рожден в земле.
Даже так, даже там - она нерушимее и основательнее. Чем... чем всё.
И он - он снаружи. Там, в саду.
И Гаст, что извечно делает одно и то же в милионный раз - обходит сад стороной.
А он - он сидит там под деревом. Пыль не липнет к нему, будто он сама чистота, даже сейчас. Но - он сам как пыль. В этом его старом, тысячи раз потрепанном плаще, с этими его старыми, пронизанными серыми прядями волосами. Если взглянуть в глаза - страшно. Но он смотрит в небо этими глазами - в это дикое, мертвое серо-желтое небо - и его глаза становятся светлыми на миг, ярчайше-серыми. Широко открытыми, ядовитыми... Он не прячется, в отличии от нее. Он уже сам боится себя. Он мог бы умереть. Мог бы, если бы захотел. Только вот над безветренным мертвым садом гуляет ветер.
И извечный Гаст обходит сад стороной.
Даже там они кажутся красивыми.
В ней - легко.
Я ничерта не понимаю, что они делают и как дошли до такого.
Я вижу только, как Эстер распята на своих же нитях.
Я знаю, чего хочет Рания.
Я не отпущу ее.
Я останусь.
Если хочет оставаться там или уходить - то только со мной вместе.
Нет ни одной.
Почему же, есть.
Только читать их страшно.
Это не тот курорт и не та резервация, которой они могли бы хвалиться. Не Полнолуние и не Клиника.
"У нас есть Полнолуние!". О да. Испещеренное могилами, только в нем живые.
"У нас есть Клиника!". Конечно же. Сумрачный, хоть и псих, но свой-родной, а еще - бессмертие.
"У нас есть Черная Гора".
И - тишина.
Тишина.
Потому что за этими словами всегда приходит память о том, откуда она взялась. И зачем.
И ничего красивого в этом нет, сколько не ищи.
Туда не приходят по доброй воле. Там не тот курорт. И не то место.
И - бессменный Гаст. Которого все же не смог заменить Рейк, все таки слишком любящий жизнь, хоть и скучающий в ней.
Бессменный Гаст, который снова и снова делает одно и то же, и вечно терпит.
Терпит их, терпит их болезнь, их вопли, разодранные руки, разодранные лица, вой и крик до срыва глотки, их самих, себя самого.
Туда идут, стирая ноги в кровь на пустоши. Туда идут умирать.
Туда не приходят добровольно.
А эти - приходят. Они и в этом своевольны и плевали на законы. Вот они - красивы. Они кажутся красивыми. Даже там.
Она - в каменной клетке, в каменном подвале глубоко под залами и комнатами, как затаившееся что-то и как основа. Отощавшая до костей, израненная сама собой - или неясно чем. Почти не двигается. Лишь если к ней подойти. Ее движения лишены логики и смысла, разбросаны по камере вместе с темнотой. Выражение глаз меняется каждую секунду - они то вспыхивают, то она как будто бы глушит это сияние. И этим она обманывает. Хочет стать как все они тут, но ей это уже никогда не удастся. Она пытается умереть - сделать вид, что мертва. Но у нее не получается сделать даже вид.
Она не отгоняет. Не бросается. Она позволяет влиться.
Даже в такой ней легче, чем без нее. Она все еще слишком Земля. Слишком основательна.
И это ее само(?)захоронение - до боли и слез символично.
В потолке есть дыра. В заляпанном брызгами крови потолке есть дыра. Закрытая решеткой. Иногда она подползает под эту дыру и сгибается под ней, подставляя спину и шею. И, сверху, делая в тысячный, милионный раз одно и тоже, на них льет первозданную Тьму Гаст. Ту Тьму, которая, как ни странно, недоступна и самим Темным. Ту, что идет прямиком от Мортис. Тьма всегда лечит заразу. Только вот она... она ею не лечится. Она ею питается. Принимает жертву. Как подземное чудовище, что без жертв прогневается.
Иногда я спрашиваю - "До чего ты себя довела?".
Она.
Довела.
Не Эстер.
Эстер сейчас игрушка в ее руках.
И иногда я чувствую землятрясение под своими ногами. И иногда я чувствую, будто я - камень, что рожден в земле.
Даже так, даже там - она нерушимее и основательнее. Чем... чем всё.
И он - он снаружи. Там, в саду.
И Гаст, что извечно делает одно и то же в милионный раз - обходит сад стороной.
А он - он сидит там под деревом. Пыль не липнет к нему, будто он сама чистота, даже сейчас. Но - он сам как пыль. В этом его старом, тысячи раз потрепанном плаще, с этими его старыми, пронизанными серыми прядями волосами. Если взглянуть в глаза - страшно. Но он смотрит в небо этими глазами - в это дикое, мертвое серо-желтое небо - и его глаза становятся светлыми на миг, ярчайше-серыми. Широко открытыми, ядовитыми... Он не прячется, в отличии от нее. Он уже сам боится себя. Он мог бы умереть. Мог бы, если бы захотел. Только вот над безветренным мертвым садом гуляет ветер.
И извечный Гаст обходит сад стороной.
Даже там они кажутся красивыми.
В ней - легко.
Я ничерта не понимаю, что они делают и как дошли до такого.
Я вижу только, как Эстер распята на своих же нитях.
Я знаю, чего хочет Рания.
Я не отпущу ее.
Я останусь.
Если хочет оставаться там или уходить - то только со мной вместе.